Инакомыслящие объективы: как независимые фотографы меняли язык изображения в СССР

В петербургском «Манеже» открылась масштабная выставка «Фотоискусство. От дагеротипа до искусственного интеллекта», где можно проследить путь фотографии от первых дагеротипов до нейросетей. Среди хрестоматийных имен — Луи Дагер, Александр Родченко, Влад Мамышев-Монро — особое место занимает блок независимой фотографии 1970–80-х годов. Через пять кадров нонконформистов рассказываем, как снимки становились пространством личного высказывания, самонаблюдения и внутренней свободы.

Фотохудожник Евгений Малахин благодаря экспериментам с пленкой (замораживание, кипячение и химические реакции) получал абстрактные изображения, которые становились визуальным дневником параллельной реальности. Кадр получился на грани бытового и сюрреалистического, на нем момент пойман будто бы случайно. За кажущейся спонтанностью, однако, скрывается тонкая режиссура и философия сопротивления — времени, порядку, смыслу. Малахин показывает советскую реальность как театр, где абсурд — не отклонение, а правило. Снимки воспринимаются не как документы эпохи, а как художественные манифесты, в которых автор запечатлевает не внешние события, а состояние сознания человека, загнанного в бытовую клоаку и нашедшего в ней свободу.

Борис Кудряков, или Гран-Борис (поэт и писатель Константин Кузьминский придумал для фотографов Смелова и Кудрякова, отталкиваясь от их комплекции, прозвища — Гран-Борис и Пти-Борис. — Прим. BURO.), не столько фотографирует, сколько конструирует: он собирает абсурдные комбинации предметов, вытаскивая их из «перпендикулярного мира» — своего воображаемого пространства, альтернативного соцреализму. На снимке — балерина, предметы, не имеющие функции, формы без назначения. Кудряков деконструирует язык официальной фотографии, отказываясь от документальности ради метафизики. Он создает парадокс: натюрморт, который не успокаивает, а беспокоит. Его работы читаются как сновидения наяву, где ностальгия по прекрасному соседствует с тревогой бытия.

«Полет» Бориса Смелова — это кадр, в котором замерла не птица, а сама возможность вырваться. Уличный снимок, сделанный на пике «серого десятилетия», становится портретом поколения, живущего в подвешенном состоянии: между асфальтом и небом, между желанием свободы и реальностью запрета. Смелов — классик ленинградской нонконформистской фотографии, поэт пустоты и света. Его снимок — это скорее вопрос, чем ответ: возможен ли взлет в мире, где все тянет вниз? Каждая его работа — попытка ухватить поэзию в бытовом, надежду в структуре, построенной на страхе.

Сергей Борисов известен работами, отражающими дух перестройки. Об одной из таких, «Дефиле», совсем недавно рассказывали здесь. Выбранный нами теперь снимок не исключение. Летописец советского андеграунда передает атмосферу позднего СССР провокационно и крайне иронично. Увидев грузовик с двумя замотанными в крафт-бумагу фигурами, Борисов выскочил с фотоаппаратом и успел сделать несколько кадров. Как рассказывал сам автор, по одной лишь «гордой посадке головы» он определил, что это скульптуры Ленина. В эпоху распада единственной правды он сумел зафиксировать множество частных: визуальных, чувственных, противоречивых. Его камера отказывается от объективности и обретает голос. Это уже не фотофиксация — это фотоаргумент.

Серия Алексея Титаренко «Номенклатура знаков» — это визуальная поэма о конце символической системы. На протяжении 73 лет своего существования правящая партийная элита (которую в народе называли номенклатурой) породила себе подобную — номенклатуру символов. Людей и их быт заменили специальными визуальными знаками. Следовательно, изображение реальной советской жизни стало уголовным преступлением, за которое можно было получить срок в исправительно-трудовом лагере или даже быть казненным. На снимке — коллаж монументов и лозунгов, растворяющихся в сером пейзаже, словно тени прошлого. Титаренко работает с экспозицией, буквально растягивая время. Его техника — метафора исторического ускользания: в кадрах-прощаниях каждый элемент подчиняется идее распада.